НА МСВС

Эти и другие сообщения и аналитические обзоры доступны
на английском языке по адресу www.wsws.org

Новости и комментарии
Социальные вопросы
История
Культура
Наука и техника
Философия
Рабочая борьба
Переписка
Трибуна читателя
Четвертый Интернационал
Архив
Что такое МСВС?
Что такое МКЧИ?

Книги

Другие языки
Английский
Немецкий
Французский
Итальянский
Испанский
Индонезийский
Польский
Чешский
Португальский
Сербохорватский
Тамильский
Турецкий
Сингальский

МСВС : МСВС/Р : История

Версия для распечатки

Рецензия на книгу Стивена Коткина Сталин: Парадоксы власти, 1878-1928

Часть вторая

Фред Уильямс
30 июля 2015 г.

Стиль Коткина

Несмотря на периодические заверения в противоположном, Коткин пишет плохо, коряво. Некоторые его формулировки заслуживают в лучшем случае насмешки: «Ленин уцепился за имперскую Германию как ржавчина к днищу корабля» (284). «Вот момент эврики: снизу доверху, и повсюду в промежутках, идеи и практика революционной классовой войны породили советское государство» (291). «На большом расстоянии от освистания и проклятий, которым подвергся Сталин пять лет тому назад в Тифлисе, когда ему пришлось покинуть собрание, поджав хвост» (600). «Сталин бился на фронтах Скуки и Комаров — будучи политическим ссыльным, он годами барахтался попеременно то в замерзших, то в подтаявших болотах далекого севера» (949). «Как бы то ни было, не Каменев начал этот вздорный разговор тет-а-тет на территории хорошо охраняемого Кремля» (716).

Коткин в книжном магазине Strand

Скверный стиль коренится в неспособности Коткина найти язык, соответствующий его теме. В исторических работах должен присутствовать компонент эстетики, но наш автор попросту не может его уловить. Его метафоры неестественны и надуманны — невозможно понять, откуда они берутся.

Будучи уважаемым профессором Принстона, ученым, защитившим кандидатский минимум в калифорнийском университете в Беркли, Коткин слишком часто срывается на уличный жаргон: «молодой карьерист Лаврентий Берия съел его с потрохами» (854); [Ленин] «орал на других марксистов в Совете» (200); «идея контрреволюции была подарком, который всё дарили и дарили» (290). «Хотя Ленин и чувствовал, что нарком обороны задирает нос, всё же лидер большевиков продолжал давать понять, что считает Троцкого незаменимым» (329).

Иногда Коткин доходит до совсем неуместной вульгарности: «У молодого Сталина имелся пенис, и он использовал его» (8); [о Распутине] «говорили, что он вонял, как козёл (потому что не мылся), и трахался тоже как козёл» (159). Подобные выражения являются грубыми излияниями недоросля; сам собою напрашивается вопрос: кому адресует Коткин свою книгу? Он пишет для несерьёзной и политически правой аудитории.

А сколько у него просто глупых банальностей: «Революции, как землетрясения: их всегда предсказывают, и иногда они случаются» (164). «Ленин якобы выразил удивление. (Но, возможно, он притворялся)» (789). Или вот образчик подросткового цинизма: «Джон Рид, бывший спортивный болельщик из Гарвардского университета» (201). Является ли это уместной характеристикой социалистического автора, оставившего одно из наиболее ярких описаний событий Октябрьской революции (Десять дней, которые потрясли мир)? Судя по всему, Коткин пытается принизить авторитет Рида, изобразить его несерьезной фигурой, потому что рассказ Джона Рида почти полностью игнорирует Сталина (лишь дважды упомянутого мимоходом). Коткин пытается задним числом написать совсем другую биографию человека, на которого очевидцы в октябре 1917 года почти не обращали внимания.

И последнее замечание: для того чтобы понять огромные залежи материалов, на которые ссылается Коткин, нужно свободно владеть русским языком. Но знание русского автором можно оспорить. Хотя большинство переводов сделано Коткиным удачно, все же тут и там вкрадываются ошибки, так что иногда не вполне понятно, о чем идет речь. Хороший редактор исправил бы эти ошибки, но, в конечном счете, за них ответственен сам автор. Хотя все иностранцы делают ошибки в произношении, но те, которые допускает Коткин в своих, например, доступных онлайн выступлениях, навевают сомнения по поводу его языкового мастерства [прим. 4]. Создается впечатление, что, несмотря на его частые упоминания о знакомстве со многими русскими писателями и исследователями, он редко обсуждал с ними судьбу описанных в его книге исторических фигур. Быть может, ему все равно. Или, возможно, ему медведь на ухо наступил в отношении того, как произносить имена и названия. Во всяком случае, он неверно произносит: Евдокимов, Фотиева, Володичева, Воздвиженка… В тексте книги он путает известного левого оппозиционера Эльцина с Борисом Ельциным; неоднократно перевирает урожденную фамилию Зиновьева (пишет Радомыльский вместо Радомысльский).

Коткин усугубляет эти ошибки тем, что без явной необходимости начинает писать фамилии нерусских по происхождению большевиков в «оригинале», а не в принятой в русском языке традиции: Dzerzhinsky (Дзержинский) становится Dzierzynski, Menzhinsky (Менжинский) — Mezynski, Yan Rudzutak (Ян Рудзутак) — Janis Rudzutaks, а Sultan-Galiev (Султан-Галиев) превращается в Soltangaliev. Многие читатели, путающиеся даже при общепринятой транслитерации русских имён, вынуждены преодолевать дополнительный слой лингвистических трудностей. Я очень сомневаюсь в целесообразности написания имени Иосифа Джугашвили как Ioseb Jughashvili вместо Iosif Dzhugashvili. Полагаю, мы должны быть благодарны за то, что в тексте нам не представлено написание его имени по-грузински. Коткин в одном из своих публичных выступлений утверждал, что хотел этим подходом подчеркнуть мультикультурный состав Российской империи. Думается, для этого есть более удобные способы, нежели отягощение читателей утомительным для восприятия написанием имён.

Грубые ошибки в интерпретации истории и прямые фальсификации

Каким бы значительным ни было количество разного рода ошибок, самым вызывающим является общий характер исторического изложения событий, даваемого Коткиным. В своей диссертации (1988) и выросшей из нее книге Магнитная гора (1995) Коткин отдавал особую дань уважения французскому философу и историку Мишелю Фуко — печально известному эклектику, испытавшему влияние Ницше и Хайдеггера. Сегодня он скромно замечает, что Магнитная гора «является исследованием сталинской эпохи, сделанном с точки зрения “взгляда с улицы” в форме всеобъемлющей истории одного конкретного промышленного города» (xi). Ответ на вопрос, является ли этот ранний подход Коткина производным от философии Фуко, требует отдельного исследования. Но в новой биографии Сталина Коткин обещает ни больше ни меньше как «историю мира из окон кабинета Сталина», хотя и «менее детальную в анализе общества вообще — мелких тактик общественной среды» (там же).

Для сравнения, обратимся к задачам историка, как их определяет человек, которого Коткин презирает:

«История революции, как и всякая история, должна прежде всего рассказать, что и как произошло. Однако этого мало. Из самого рассказа должно стать ясно, почему произошло так, а не иначе. События не могут ни рассматриваться как цепь приключений, ни быть нанизаны на нитку предвзятой морали. Они должны повиноваться своей собственной закономерности. В раскрытии ее автор и видит свою задачу» (Л. Троцкий, История русской революции. См: http://www.magister.msk.ru/
library/trotsky/trotl007.htm).

Троцкий, конечно, писал как марксист и блестящий сторонник материалистического подхода к истории. Для обнаружения законов, проявляющих себя в разворачивающихся исторических событиях, Троцкий кропотливо исследовал «экономические основы общества и социальный субстрат классов» «в охваченном революцией обществе», где «борются классы» (там же).

Вот каким образом описывает Троцкий вопрос о «беспристрастности» историка:

«Серьезному и критическому читателю нужно не вероломное беспристрастие, которое преподносит ему кубок примирения с хорошо отстоявшимся ядом реакционной ненависти на дне, а научная добросовестность, которая для своих симпатий и антипатий, открытых, незамаскированных, ищет опоры в честном изучении фактов, в установлении их действительной связи, в обнаружении закономерности их движения. Это есть единственно возможный исторический объективизм, и притом вполне достаточный, ибо он проверяется и удостоверяется не добрыми намерениями историка, за которые к тому же тот сам и ручается, а обнаруженной им закономерностью самого исторического процесса» (там же).

Коткину это претит. Его антипатия к марксизму вообще, к Ленину и Троцкому, в частности, пронизывает всю его книгу. Открытый сторонник постмодернизма, он отказывается от поиска каких-либо объективных законов, которые должны быть обнаружены, и даже от понятия об общественных классов как таковых. Вот несколько примеров:

«Ленин, несмотря на путаницу его классовых категорий, хорошо понимал возможность германо-японского альянса» (266). «Несмотря на все свои марксистские отсылки к предполагаемым законам истории, Троцкий был вынужден признать, что не будь Ленина, Октябрьская революция не смогла бы совершиться» (222). «Большевики, в отличие от своих врагов, хвастались, что у них есть всеобъемлющие, научные ответы на все вопросы, и они тратили значительные ресурсы на распространение своей идеологии» (292). «Опубликованные в свое время или остававшиеся долгое время секретными документы насквозь пронизаны марксистско-ленинским стилем мышления и словарем — пролетариат, бонапартизм, мелкая буржуазия, империализм, капиталистическое окружение, классовые враги, военные специалисты, нэпманы, кулаки, социализм» (420). «За кулисами двуликой внешней политики Москвы, направленной на разжигание революции в каждой стране, с которой они стремились поддерживать нормальные отношения и вести торговлю, лежало болезненное мировоззрение, основанное на понятии о классах» (443).

Ленин, фото Наппельбаума

Коткин не скрывает свои «симпатии и антипатии». Он открыто презирает Ленина и Троцкого, а Сталина возвышает к концу книги до статуса демиурга. Утверждая, что «Ленин был по сути всего лишь памфлетистом» (229), Коткин высокомерно продолжает: «Ленин ничего не понимал в российском сельском хозяйстве, в землепользовании, в вопросе о сезонных рабочих, жизнедеятельности крестьянского мира, не говоря уже о рыночных стимулах» (299). Любой читатель, хоть немного знакомый с мастерскими работами Ленина на тему о развитии капитализма в России или с его тщательными исследованиями по вопросам российского и мирового сельского хозяйства, будет поражён, прочитав эту фразу Коткина.

Вот ещё два вздорных утверждения: «Придя к власти, Ленин возвел политическое насилие в принцип» (409); «Ленин руководил внешними делами как своей личной вотчиной» (446). В то же время Сталин у него «учился и рос на практической работе, хотя часто ошибался» (419). Коткин тут же успокаивает читателя по поводу ошибок Сталина: «Они происходили не только потому, что у него было множество недостатков, но также потому, что Ленин породил идеологически ограниченную диктатуру и дорогостоящий глобальный антагонизм» (там же). Все же коткинский Сталин успешно выдерживает все испытания и поднимается выше Ленина: «Именно Сталин сформировал Союз Советских Социалистических Республик, повел восстановительную новую экономическую политику по верному пути и разъяснил природу ленинизма партийным массам» (там же).

Коткин о Троцком

Образ Троцкого в книге Коткина едва ли чем-то отличается от сталинистских карикатур, состряпанных по поводу его личной жизни и политической деятельности. Хотя Коткин пообещал не заниматься в своей книге спекуляциями и выдумками, применительно к Троцкому он готов принять на веру самые необоснованные утверждения сталинистского историка Валентина Сахарова и злорадно повторять заведомую ложь Вячеслава Молотова (1890-1986) из его опубликованных бесед с Феликсом Чуевым. В зафиксированных на бумаге разговорах о прошлом долгожители Молотов и Каганович (1893-1991) выступают бесстыдными, ни в чем не раскаявшимися, упертыми сталинистами. Коткин некритически повторяет любую их клевету в отношении Троцкого.

Целые страницы Коткин посвящает сравнению Троцкого и Сталина, чтобы показать величие последнего. Почти в каждом историческом эпизоде, описанном в его книге, Коткин очерняет и искажает действия Троцкого и расхваливает Сталина. Чтобы выполнить эту трудную работу, ему приходится опровергать почти каждого несталинистского историка. Непростая задача! Чтобы умалить Троцкого как историческую фигуру Коткину нужно разоблачить не только Дойчера, Карра, Левина, Рабиновича, Дэниэльса, Кней-Паза, Дэя, Роговина и других, но и целый ряд не особенно симпатизирующих Троцкому историков вроде Суварина, Волкогонова, Медведева и Коэна.

Лев Троцкий, 1940 г.

Даже самые острые критики Троцкого обычно признают его писательское мастерство. Но Коткин наглым образом называет труды Троцкого «белибердой» (524) и «пустословием» (632). Последнее замечание относится к принципиальному письму Троцкого к Надежде Крупской от 17 мая 1927 года, в котором он пишет: «Сталин и Бухарин изменяют большевизму в самой его сердцевине — в пролетарском революционном интернационализме… Поражение немецкой революции 1923 г., поражение в Болгарии, в Эстонии, поражение генеральной стачки в Англии, поражение китайской революции в апреле — чрезвычайно ослабили международный коммунизм» (http://web.mit.edu/fjk/www/Trotsky/
sochineniia/1927/19270517.html).

Эти слова Троцкого Коткин считает «пустословием», но у него не возникает дискомфорта, когда он описывает, как Сталин грубит Троцкому на заседании Политбюро 8 сентября 1927 года: «Жалкий вы человек, лишённый элементарного чувства правды, трус и банкрот, нахал и наглец, позволяющий себе говорить вещи, совершенно не соответствующие действительности» [Коткин, 642-643; в этом случае, как и во многих других, ссылка Коткина ошибочна. Ругательство Сталина приведено на странице 594, а не 597, как сообщает примечание 239 на с. 850: «Ватлин, Стенограммы заседаний Политбюро, II: 597». Коткин также склеивает одну реплику с другой, которая дана двумя страницами ниже — на с. 596. Он меняет порядок реплик, чтобы слова Сталина казались читателю ответом на замечание Троцкого по поводу «Завещания» Ленина, хотя на самом деле Троцкий возражал по поводу лжи, которую Сталин распространял относительно роли Троцкого в Гражданской войне].

Фальшивые ноты Коткина особенно режут слух, когда он говорит о еврейском происхождении Троцкого. Недавно Роберт Сервис основательно дискредитировал себя, неуклюже подойдя к рассмотрению этого вопроса в своей биографии Троцкого [прим. 5]. Коткин идет по стопам Сервиса, когда пишет:

«Троцкий был евреем, но, как большинство интеллектуалов и революционеров в Российской империи, он был полностью ассимилирован в рамках русской культуры. К тому же у него были ярко-голубые глаза, а его нос не слишком выделялся; — и все же он заявлял, что его еврейство ограничивало его в политике. Крестьяне, несомненно, знали, что он еврей» (340).

Даже не касаясь «ярко-голубых глаз» и «не слишком выделяющегося носа» (у Коткина, судя по всему, чисто зоологическое понятие о еврействе), давайте подумаем насчет утверждения, будто «крестьяне, несомненно, знали, что он еврей». Коткин вполне сознательно пытается ввести эту формулировку в свою книгу — он повторяет его дважды в одном абзаце, немного изменяя слова, и два раза цитирует в примечаниях. Но повторение одной и той же цитаты не повышает её достоверности. Связанный с этим эпизод описан в книге

Н. Валентинова Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина, которая была впервые опубликована на русском языке Гуверовским институтом США в 1971 году:

«О большом почтении к нему [Ленину] среди крестьян я впервые узнал в 1922 г., попав в село Васильевское в 60 верстах от Москвы. Один тамошний крестьянин мне весьма подробно стал объяснять, что “Ленин русский человек, крестьян он уважает и не позволяет их грабить, загонять в колхоз, а вот другой правитель — Троцкий — тот еврей, тому на крестьян наплевать, труд и жизнь их он не знает, не ценит и знать не желает“» (Н. Валентинов, Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина. М., 1991, с. 144).

Коткину полагается вроде бы знать, что обобщение мнения одного крестьянина на все 120 миллионов, живших тогда в Советской России, попросту необоснованно. Но в своих потугах придать еврейскому происхождению Троцкого ключевой характер он цитирует: «главу американского Красного Креста в России», белогвардейские газеты и журналы, одно из писем к Троцкому, датированное 1919 годом, лондонскую Times 1919 года, книгу лингвиста-эмигранта 1923 года [который писал, что «даже многие советские коммунисты говорили не «Смольный», а «Шмольный», не «президиум», а «прежидиум»], а также немецкую книгу с предисловием Альфреда Розенберга, изданную в 1921 году и перечисляющую «всех большевиков-евреев». Вдобавок к ссылке на Розенберга, Коткин также цитирует пропагандистскую брошюру нацистов Еврейский большевизм.

Вслед за этим бессвязным набором ссылок Коткин делает следующее поразительное заявление:

«На верхушке партии лишь грузин Жугашвили-Сталин не был хоть отчасти евреем. Еврейство бабушки Ленина по матери было тогда неизвестным, но о других вождях знали, что они евреи, и это им никак не мешало: Зиновьев родился Овсеем-Гершоном Радомыльским [sic!] и использовал фамилию матери Апфельбаум; Каменев родился под именем Лев Розенфельд, и его отец был евреем; оба женились на еврейках (прим. 353). Троцкий-Бронштейн привлекал к себе злобное внимание не только своим еврейским происхождением, но всем вообще» (340-341).

Данный отрывок — это не попытка исследования, скажем, того, как Сталин применял антисемитизм против политических оппонентов и против Троцкого в частности [прим. 6] Это грубо использованное и полное ошибок повторение чуши, которую находишь обычно в фашистских трактатах. Читая этот бред, можно подумать, что кто-то вставил эти фразы в текст без разрешения автора, или что Коткин безалаберно противоречит самому себе, вписывая в текст отрывки из своих писаний по другому поводу. Например, Коткин комментирует восклицательным знаком следующее место: «Лондонская Times заявила 5 марта 1919 года, что три четверти (!) ведущих позиций в Советской России занимали евреи» (340). Можно предположить, что Коткин чувствует, что «три четверти» являются преувеличением. Но на этой же странице Коткин пишет: «На верхушке партии лишь грузин Жугашвили-Сталин не был хоть отчасти евреем». Во-первых, это фактически не так, но критически мыслящий читатель вправе спросить: что же именно думает сам автор? Не может ли он объяснить, какое отношение имеет к биографии Сталина еврейство бабушки Ленина по матери?

Прежде чем перейти к другим темам автор этих строк хотел бы просить Коткина также объяснить, каким образом «Троцкий-Бронштейн привлекал к себе злобное внимание не только своим еврейским происхождением, но и всем вообще». Это не история, а фальсификация.

Примечания:

[4]. См., например, выступление Коткина в Нью-Йоркском университете в сентябре 2014 года: https://www.youtube.com/watch?v=wwpaPYkSEqs

[5]. См.: David North, In Defense of Leon Trotsky, Mehring Books, 2013, pp. 114-121.

[6]. 4 марта 1926 года Троцкий написал Бухарину письмо об использовании антисемитизма в борьбе с Левой оппозицией. Он предложил вместе поехать на один из заводов, где имели место такие выходки. «Давайте поедем вместе в ячейку и проверим. Думаю, что нас с Вами — двух членов Политбюро — связывает все же кое-что, вполне достаточное для того, чтобы попытаться спокойно и добросовестно проверить: верно ли, возможно ли, что в нашей партии, в Москве, в рабочей ячейке, безнаказанно ведется гнусная клеветническая, с одной стороны, антисемитская — с другой пропаганда, а честные рабочие боятся оправиться, или проверить, или попытаться опровергнуть глупости, — чтоб не выгнали с семьями на улицу» (цитируется по копии, хранящейся в Архиве Троцкого в Гарвардском университете, папка bMs Russ 13 Т-868). Ответ Бухарина неизвестен.