|
НА МСВС Эти и другие сообщения и аналитические обзоры доступны Новости и комментарии Другие языки |
МСВС : МСВС/Р : Культура : Киноискусство Кинофестиваль FICUNAM в МехикоЯ тебя помню: Комментарий режиссера Али Хамраева об истории создания фильма29 апреля 2015 г.Данная публикация появилась на английской странице МСВС 28 марта 2015 г. Кинорежиссер Али Хамраев присутствовал на кинофестивале FICUNAM в Мехико, выступив с комментариями к ряду своих фильмов. Перед показом одной из его лучших работ, фильма Я тебя помню, Хамраев подробно рассказал о трудностях, с которыми ему пришлось сталкиваться в конце 1970-х — начале 1980-х годов (по-русски, с переводом на испанский). Аудитория была очарована как его рассказом, так и красотой, поэтикой самого фильма.
Авторы МСВС Дэвид Уолш и Джоанн Лаурье пообщались с Хамраевым чуть позже во время фестиваля, сочетая слова с жестикуляцией. Он рассказал о своих планах создания нового фильма об одной художественной галерее раннего советского периода, многие из создателей которой были позднее убиты Сталиным. Он также сообщил, что посетил музей Троцкого в Койакане. После окончания фестиваля Дэвид Уолш и Джоанн Лаурье написали Хамраеву и попросили его прислать письменный вариант его вводных замечаний, сделанных на фестивале перед показом фильма Я тебя помню. Мы публикуем этот текст, который сам по себе служит показателем его художественного таланта как писателя и рассказчика. Более того, его рассказ дает ряд поразительных деталей, связанных с жизнью художественной интеллигенции при сталинистском режиме, включая и тех, кто считал себя коммунистом и был лоялен Советскому Союзу,
Мелочные и почти идиотские возражения, предъявленные узбекскими сталинистскими чиновниками фильму Я тебя помню, вызывают в памяти слова Троцкого из Преданной революции: «Бюрократия суеверно боится того, что не служит ей непосредственно, как и того, что ей непонятно».
Замечание: Андрей Тарковский (1932-1986) был одаренным кинорежиссером (Иваново детство, Солярис, Зеркало, Сталкер). Однако его оппозиция бездушной, злонамеренной сталинистской бюрократии в Советском Союзе приняла форму патетического мистицизма, который оказался совершенно нежизнеспособным в качестве основы для дальнейших усилий художника после того, как он уехал из СССР в начале 1980-х годов. * * * Али Хамраев пишет: В феврале 1973 года я со своим другом сценаристом Одельша Агишевым сел в поезд в Москве и через несколько часов мы сошли на вокзале города Вязьма. Давно меня и моего брата наша мама упрекала в том, что мы пьянствуем, гуляем с девушками, живем всласть, а до сих пор не хотим даже узнать, где в войну сложил свою голову наш отец — сценарист и актер узбекского кино 30-х годов Эргаш Хамраев. Мы с потрепанным бланком извещения о гибели младшего лейтенанта Э. Хамраева зашли на почту и узнали, где находится деревня Чащевка, в которой был похоронен мой отец. Взяли такси и поехали по заснеженной дороге в смоленские леса. Из большой деревни осталось всего несколько домов, молодежь уехала искать лучшей доли в город, горстка старых людей доживала свой век. Старушка сказала нам, что еще жив дед Афанасий, вроде он хоронил каких-то наших солдат перед приходом немцев. Бородатый старичок рассказал мне, разглядывая похоронку: «Здесь в 42-м году целая армия попала в окружение. Командир батальона попросил меня похоронить двенадцать человек. Лежат они голые на снегу, один, помню, смуглый такой. Наверное, твой отец». «А почему голые?» — спросил я. «Мертвым не холодно. Одежда живым нужна. Бабам на юбки, а мужикам сапоги и шинели тоже пригодились». Дед повел нас к ручью, там в воронке от снаряда нашел свое успокоение мой отец. Я взял у водителя топорик, отколол немного мерзлой земли для мамы, выпил стакан водки и дал себе слово, что не буду месяц есть мясо. В эти дни начался мусульманский пост, совсем не принимать пищу я не решался, так как вырос в стране атеистов. Дед Афанасий пояснил, что еще Никита Хрущев приказал объединить всех погибших в братские могилы, и теперь косточки двенадцати воинов лежат в большой деревне под названием Старое Село. Мы с другом поехали туда и там тоже выпили водки, а потом я сфотографировался у примитивного, но милого памятника. В марте, буквально за неделю до окончания моей клятвы не есть мясо, мы с Андреем Тарковским летели на фестиваль советских фильмов в Восточный Берлин, где планировалась премьера Андрея Рублева и моей Седьмой пули. В самолете я не ел курицу, которая была символом «Аэрофлота». Пришлось рассказать Андрею причину моего поста. Всю неделю Тарковский надоедал немцам: «Али не ест мясо. Где овощи, где фрукты?» Когда прошла неделя, мы зашли в первую же забегаловку, взяли по литру пива и гору сарделек. У меня в сумке была бутылка водки, мы отпили из кружек пива, потом я мигом под столиком разлил водку, и мы с Андреем помянули моего отца. «Первый раз в жизни пью такую адскую смесь! — признался Андрей. — А сосуды мозга не лопнут?» Нам стало хорошо, мы болтали без перерыва, потом Андрей сказал: «А мой отец был ранен тяжело на войне. Давай за его здоровье выпьем!» И мы выпили за великого поэта Арсения Тарковского, который после фронта передвигался с помощью костылей. Когда мы допили коктейль из пива и водки, Андрей пристально посмотрел на меня и, нервно покусывая ногти, сказал тихо и угрюмо: «Зачем ты тратишь жизнь на всякие вестерны? Почему не снимешь фильм о том, как ты искал могилу отца? Почему?» «Сценарий нужен, — пробормотал я. — Кто напишет?» «Сам и напиши! — сверкнул глазами Андрей. — Вот здесь, на земле людей, которые убили твоего отца, ты и поклянись, что снимешь о нем фильм! Потом можешь хоть год не есть мясо». От водки и воспоминаний шумело в голове, я даже не знал, что ответить моему товарищу. С тех пор мои записные книжки, режиссерские тетради, блокноты, ресторанные салфетки, обрывки туалетной бумаги начали покрываться заметками, диалогами, фразами, сценами из нового проекта под названием Я тебя помню. Всюду мелькали заголовки: «Поезд Ташкент — Москва», «Аэробус ИЛ-86», «Гостиница «Россия», «Нью-Дели, отель «Ашока». В 1977 году сценарий был написан и отправлен в Москву на утверждение в Госкино СССР. Чиновники не приняли сценарий, он им показался слишком пессимистичным. «Героиня, вдова офицера, отдавшего жизнь за Родину, весь фильм проводит в постели, умирая от рака? Такое кино советскому человеку не нужно!» — кричали мне в лицо. Я приглашал чиновников в ресторан, привозил зимой из Ташкента в Москву виноград и свежие помидоры, носил в заграничных поездках чемоданы, а они мне говорили уже тише, но твердо: «Твой герой ловелас, его брат алкоголик. Они позорят память своего погибшего отца!» Приходилось переделывать многие эпизоды, но и новые варианты сценария отклонялись. В начале 1982 года меня срочно вызывают в Москву, и уже у трапа самолета в «Шереметьево» меня поджидала машина. Министр кино СССР Филипп Ермаш в своем кабинете был краток: «Брежнев хочет фильм о нашей интернациональной помощи в Афганистане. Решили, что ты справишься. Вылетай срочно в Кабул, входи в материал, подбирай натуру, актеров. Это государственный заказ». «У меня другие планы», — сказал я. «Снимешь фильм об Афганистане, потом поговорим о твоих планах». «У меня пять лет ваши люди не принимают сценарий!» «О чем?» «Это военно-патриотическая тема. О человеке, который ищет могилу погибшего в войне отца». «Хамраев, ты же меня знаешь. Я тебе даю слово — после выполнения заказа Брежнева ты снимешь свой фильм. Договорились?» Я два раза по неделе побывал в Кабуле, потом в марте оказался членом жюри кинофестиваля в Италии. Там мы в последний раз встретились с Андреем Тарковским, который меня горячо убеждал: «Обманут тебя коммуняги, и фильм об Афгане не дадут снять честный, и сценарий твой об отце так и пролежит у них в столе!»
Фильм Жаркое лето в Кабуле [1983] долго не принимали, требовали вырезать эпизоды с гибелью советских врачей, потом умер Брежнев, и фильм, наконец, выпустили на экраны. Выстроились очереди за билетами в кинотеатрах, так как у многих кто-то из родных или знакомых воевал в Афганистане, и фильм быстро сняли с показа. Но министр [Ермаш] свое слово сдержал — я в конце 1984 года приступил к работе над своим исповедальным фильмом Я тебя помню. Мама моя, болевшая онкологией в тяжелой форме, перед кончиной сказала, что приходил мой брат, он очень плакал, жаловался, что я в сценарии выписал его алкоголиком. «Не делай этого. Прошу тебя. Ради памяти твоего отца». Съемки я провел на одном дыхании. Сценарий был написан в традиционной манере — завязка сюжета, развитие действия, доминанта и финал. Но режиссерскую разработку я под прямым влиянием моего художника-постановщика Рустама Хамдамова буквально перевернул с ног на голову. Ассоциативный поэтический ряд, использованный мной в фильме Человек уходит за птицами [1975], я решил развить в Я тебя помню. С середины съемок Рустам Хамдамов уехал, но вся моя творческая группа самозабвенно, как персидский ковер, узелок за узелком, разрабатывала ткань фильма. И вот он готов, коллеги и руководство кинематографа Узбекистана дали высокую оценку, даже секретарь Центрального комитета Коммунистической партии республики, главный идеолог Рано Абдуллаева одобрила фильм с мелкими поправками. Московские чиновники тоже приняли фильм, назначена премьера в Доме кино в Ташкенте, и вдруг мне говорят, что идеолог Рано Абдуллаева снова хочет, уже более внимательно, посмотреть мой фильм. Маленький директорский кинозал, Секретарь ЦК вынимает блокнот, готовится записывать замечания. Когда зажегся свет, эта дама перечислила 17 замечаний и поправок, которые необходимо было сделать. Они были чудовищными, я отказывался верить своим ушам: «В вагоне-ресторане убрать со столов «Пепси-Колу», заменить узбекским лимонадом». «Убрать песню «Ай да Галя и Султан, Украина и Узбекистан». «При движении поезда через Казахстан вместо пустыни, верблюдов и кладбищ поставить кадры полей с пшеницей, заводов, современных городов». «Убрать драку на русской свадьбе». «Вырезать кадр, в котором герой несет на руках через глубокий снег старого священника». «Убрать кадр, в котором баран появляется в вагоне-ресторане». Я был потрясен. Но все же твердо вымолвил: «Но ведь Москва приняла фильм». «Вы, товарищ Хамраев, работаете в Узбекистане, а не в Москве!» «И вы две недели назад видели фильм, дали свои поправки, и я их выполнил». «Я имею право смотреть фильм столько раз, сколько захочу!» «А я, как автор, имею право не согласиться с вашими замечаниями». «Вы не согласны с мнением Центрального комитета нашей партии?» «Пусть весь Центральный комитет посмотрит мой фильм. Я, как коммунист, не согласен именно с вашим мнением». Партийная дама [Абдуллаева] побагровела, повернулась к директору киностудии и заявила: «Я больше не буду смотреть фильмы Али Хамраева!» Директор суетливо помогал даме всунуть руки в рукава пальто, а я выпалил: «Конечно, вы не будете смотреть мои фильмы! Вас должны за самоуправство снять с должности Секретаря ЦК!» Фильм был запрещен, я в это же вечер написал большое и подробное письмо Михаилу Горбачеву. Через месяц меня вызвали на заседание Бюро ЦК компартии Узбекистана. Это было не заседание, а настоящий цирк. Первый Секретарь ЦК узбек Усманходжаев Б. не пришел, вел заседание второй Секретарь ЦК русский В. Анищев. Сначала посмотрели фильм в полной тишине. Потом началось обсуждение. Я почти никого не знал из присутствующих в лицо. Худощавый русский (оказался руководителем КГБ Узбекистана): «Сколько стоил фильм?» «300 000 рублей», — ответил директор киностудии. «Удержать эту сумму с режиссера!» «Мне придется 15 лет непрерывно работать, чтобы выплатить эту сумму», — пояснил я. Все зашумели, встал маленький толстый человек (оказался партийным лидером Ташкента): «Товарищи, у него герб СССР на вагоне специально забрызган грязью!» «Мы можем представить квитанцию за оплату поливочно-моечной машины, которая вымыла весь вагон перед съемкой. Просто герб на стене вагона кое-где протерся от времени», — сказал я. Но лидер города не унимался: «Вы думаете, мы не понимаем вашей аллегории? Что означает черная туча, которая несется по небу, когда ваш герой едет в поезде в Москву». «Это означает дурное предчувствие. Герой может не успеть вернуться домой, его мать тяжело больна». «Вы нам сказки не рассказывайте! Товарищи, черная туча — это означает, что негативные явления из Узбекистана с огромной скоростью распространяются на Москву!» Все зашумели, а руководитель КГБ крикнул: «Мы больше не выпустим Хамраева заграницу! Это всё влияние Запада!» Я подождал, когда все успокоятся, и сказал: «Я написал Горбачеву, думал, в стране идет перестройка. А мое письмо переслали снова к вам, на кого я жаловался». Второй Секретарь меня прервал: «Не забывайте, где вы находитесь, товарищ Хамраев!» «Я недавно снимал в Афганистане, я там твердо знал, где враг. И мне было легче, чем сейчас перед вами». Под возмущенные крики я вышел из зала, приехал домой и написал письмо в Комиссию старых коммунистов XXVII съезда КПСС [февраль-март 1986 г.], который вскоре открывался в Москве. Я знал, что по Уставу партии эта комиссия тщательно рассматривает любое письмо, любую жалобу самых рядовых коммунистов. И я победил. Меня пригласил через некоторое время в свой кабинет В. Анищев и, не поднимая глаз от бумаг, произнес сквозь зубы: «Произошла ошибка. Ваш фильм в Москве признан идеологически безвредным». «А Усманходжаев об этом знает?» — спросил я, имея в виду Первого Секретаря ЦК партии. «Я ему сказал», — жестко пояснил Анищев. И я еще раз убедился, что руководители республик в СССР были марионетками, а командовали люди из Москвы. В мае 1986 года я выступал в Кремле с трибуны, на которой стоял когда-то Сталин. Во время нашего съезда кинематографистов я рассказал о конфликте с Секретарем ЦК партии Узбекистана, которая разбирается во всем: в здравоохранении и спорте, в сельском хозяйстве и точных науках, в машиностроении и в кино. Я был рад, что по решению съезда многие запрещенные фильмы, как и мой Я тебя помню, будут выпущены на экраны. Единственное, что меня не радовало в эти дни, это невозможность показать фильм Андрею Тарковскому. Ведь если бы не коктейль из пива с водкой и моя клятва Андрею в Восточном Берлине, наверное, я так бы и не снял мою исповедальную ленту. Андрей уже был в это время невозвращенцем, а в декабре 1986 года он умер. В Узбекистане фильм Я тебя помню был выпущен на экран через 13 лет только в одном ташкентском кинотеатре к Дню Победы 7 мая 1999 года. Я пришел с друзьями, нас было трое. Кассирша сказала, что если будет продано менее шести билетов, то сеанс отменят из-за лишней траты электроэнергии. Я купил эти шесть билетов. Зал был пуст, но в холле было много народа: играли в бильярд, работал пивной бар, в видеосалоне крутили американские фильмы, гремела музыка, гуляла молодежь независимого Узбекистана. В марте 2015 года в Мехико я впервые за очень много лет смотрел на кинофестивале FICUNAM свой фильм в заполненном зале. Через тридцать пять лет я снова видел на большом экране своего отца, слышал голос своей матери. По затаенному дыханию зрителей, по блеску их глаз мне было понятно, что автор фильма за эти годы постарел, а фильм Я тебя помню — нисколько... Спасибо фестивалю!
© Copyright 1999-2017, World Socialist Web Site |
